ТЕКСТ 3
Всего символов без пробелов: 4233
— Ваше имя? — уточняет новенькая медсестра, ощупывая голову пациента и параллельно листая в папке на кольцах информацию о нем. Ее осанка ровная, но взгляд еще неуверенный.
Он ей отвечает, а лишь рассматривает ее. Худая, бледная, роста чуть выше среднего. Ровные, идеально прямые волосы, словно палки, спустившиеся вниз. Темно бардовые глаза, выискивающие видимо его имя на бланках досье о пациентах. От нее странно пахло свежим хлебом и выпечкой. Еще бы вспомнить, каково это на вкус. Потрескавшийся язык царапает сухое небо. На языке теперь лишь привкус чего-то металлического, пустого. Привкус апатии.
— Я Б.. Билл.. я… Вилл… Стилл… — предположение падает одно за другим, как стеклянное домино. Дребезги. Треск в голове. Там, внутри, словно рвётся что-то, трещит, но снова – пустота. Полная, оглушительная пустота. Он снова ничего не помнит.
— Нашла, — спокойным тоном отвечает она и, наконец-то поднимает глаза на него, — Максимилиан Горски, двадцать девять.
Парень смотрит на нее слегка удивленно. Это имя кажется ему таким далеким от предположений и таким чужим, словно кто-то только тот приписал ему новую личность. Как чужая перчатка – гладкая, холодная, и совсем не принадлежит ему.
— Куда я сегодня отправлюсь? — горько срывается с его уст. Уж это он точно забыть не мог. Каждый день какая-то новая иллюзия. Каждый день спуск в какую-то темноту, густоту, черноту, съедающую его мозг изнутри. Делая его пустым. Как прозрачное стекло.
— О чем вы? — вскидывает бровь медсестра. Кажется, этот жест еще не до конца отрепетирован, чтобы она могла задавать этот вопрос искренне.
— В бесконечный коридор из супермаркета? В нескончаемые улицы из собственной прихожей или библиотеки?
— Не понимаю, о чем вы, — отрезает она так же слишком резко, чтобы звучать правдоподобно. Все она понимает. Ничего, пройдет месяц, и она научится общаться более обезличенно, — вам просто нужно расслабиться, — она кладет руку на его иссохшую конечность, напоминающую запястье, — мы здесь, чтобы помочь вам. Вам сейчас увеличили дозу лекарства, должно подействовать.
— Какого лекарства?..
Но она тут же поспешно удаляется, цокая каблуками. Незакреплённый листок в папке на кольцах мимолетно вылетает и кружит у его ног, напоминая осенний лист. За окном, должно быть, тоже уже осень. Были бы силы повернуть голову, сдерживаемую металлическими тисками, как в мясорубке.
Все в медсестре было донельзя нелепым. Тон, манера держаться беспристрастной. Но всяко она казалась счастливей, чем тот, кто заперт в собственном сознании и паутине иллюзий, просыпаясь и засыпая с невыносимой болью.
Запястье, которого коснулись, болезненно дрогнуло. Необычайная и непривычная легкость. Такого вчера не было. Это он тоже точно помнил. По этим же венам разливается какая-то жидкость, разгоняя внутри знакомое вязкое состояние.
Он снова сейчас провалится в небытие. Снова окажется в этих бесконечных стенах. В этой реальности, которую невозможно осязать и осознать, поэтому та предстает перед ним как что-то знакомое. Офис, ночной супермаркет, собственная квартира. Но деталей не больше, чем нужно для ощущения реальности. Реальность, ставшая чем центром его идентичности.
Веки невыносимо становятся тяжелыми. Еще мгновение, и он увидит очередную бесконечную улицу или дом, из которого не выбраться. Тяжелая боль, созданная на каком-то метафизическом уровне, топила его. Ему не хотелось туда возвращаться. Пока он блуждал по странным коридорам, напичканным какими-то отсылками прошлого, с его телом происходили страшные вещи. Это толком нельзя объяснить, но такое тело хорошо начинает издавать неприятный запах. Болезни, плесени, чего-то сладко-кислого, от чего выворачивает наизнанку. Он словно гнил изнутри. Каждый новый поворот в супермаркете, новая полка с полуфабрикатами – новая боль, новый ужас, который встретит его, когда он вновь откроет глаза.
Рука все еще легкая, а веки становятся тяжелей. Неизвестная сила будто вернулась к его запястью, слабо колыхнувшись, как последний вздох. Он ощутил ослабевшие тиски на коже, словно металл наконец дал трещину. Его пальцы медленно освободились, почувствовали
свободу. Он почувствовал свое тело, слабое, натянутое, как старые провода, свисающие с его запястья. Жгут ослаб, и эта крошечная свобода отдавалась сладкой, горькой болью в его венах – они все еще двигались, текли, существовали.
Собрав последние силы, он стиснул зубы, как заточенные о наждак, впиваясь ими в свою руку, как зверь, пробующий на зуб собственную плоть, чтобы сбежать. Вместо крови, оттуда сочилась мутная, вязкая жидкость, прозрачная, словно его собственное сознание. Бледная тень той реальности, от которой он теперь уходил. Ее густой привкус отдавался гнилью и холодом. Все кругом начало тускнеть, словно его утягивала в себя сама пустота.
Его взгляд медленно угасал, и с этим затуханием приходил странный покой. Тишина. Звук тает, распадается на едва уловимые волны, в которой даже собственная память теряет свои очертания. Кем он был? Нилл Форски?.. Уже не имеет значения.