Кладбище "Dulce Domi"

Ему стоит уйти. Как можно скорее и без оглядки, схватить Лекс за руку и бежать отсюда сломя голову. И никто не поймает, и никто не найдет. Прямо сейчас, да! Оставить здесь ребят, перепрыгнуть через покрытую мхом ограду, да пуститься со всех ног. Это ведь… Так просто! Бросить все, попытаться начать новую жизнь. Хах, как было бы прекрасно переселиться куда-нибудь поближе к Новому Орлеану… Нет, в Канаду! Торонто. Чем бы он занялся? Попробовал бы себя в чем-то неизведанном. Может вообще посвятить себя путешествиям? Купить с Лекс дом на колесах, да колесить по американским дорогам, заглядывая в одинокие забегаловки, обклеенные фотографиями НЛО и пригревающие в себе таких же отпетых байкеров. Жарить себе обед на свежем воздухе, забираться на капот машины и глядеть на бескрайнее звездное небо! Держаться за руки, обсуждать недавние выборы президента и хихикать с очередной странной прически премьер-министра. Переесть бургеров с ореховым соусом, целый час толкать машину со спущенным колесом до ближайшего автомастерской, обменяться любезностями с пешими туристами.

Черт подери… Он был бы счастлив.

Все эти мысли и по-детски глупые мечты грели душу. Блондин грустно улыбался, прижимая ладонь к груди. Может и правда попробовать? Бросить к черту все ответы, сконцентрироваться на том, о чем ему говорила выпавшая карта Дурака. Исследовать новые пути и возможности, построить жизнь, которую он хочет увидеть… Все это звучало так сказочно и волшебно, но также и неосуществимо. Никакой свободы не существует, как и свободы выбора. Мечты остаются мечтами, пока ты пытаешься выбраться из пучины печали.

Здесь был кто-то еще. Шатильон не знал, как понял это, каким из пяти чувств это уловил. Шестым, наверно. Присутствовало чужое дыхание, разгоняющее клубы тумана. Шлеп-шлеп-шлеп. Маленькими шажочками хлюпали лужи, БУМ! А это уже был хороший такой шлепок в одну из них. Смех. Детский смех… Он звучал отовсюду, но совсем не пугал, как бывает в хоррор-фильмах. Скорее навевал приятное чувство чего-то давно забытого и родного. Ностальгия тепло обняла мерзнущие плечи актера, подгоняя того не стоять на месте, а двинуться в сторону веселого лепета. И в голове ни единой мысли о том, почему вообще в таком месте есть дети. Затхлое кладбище, наполненное только ужасающим чувством смерти, режущее нос неприятным запахом плесени. Здесь только горе зашедших людей, тишина лежащих в могилах тел.

Откуда здесь взяться ребенку?

- All flowers in time bend towards the sun
i know you say that there's no-one for you, - напевал писклявый голосок где-то совсем рядом. Завороженный Нувель плавно двигался меж склепов, касаясь пальцами влажных каменистых плит, словно увлеченный песенью русалочьей, только вот песня эта была ему до боли знакомой. Все цветы тянутся к солнцу… Немногие знали ее, но как же важны эти строки актерской душе. Не в силах вспомнить, почему именно эта песня поселилась в светлой голове, Шатильон тянулся к ней ровно также, понимая, что она довольно важный ключ к разгадке всего происходящего.

- But here is one, - закончил парень строчку, выходя к огражденной от остальных могиле, украшенной высоким памятником с готической гравировкой. Здесь покоился кто-то куда более важный, чем все эти прислуги, названные Тоддом. Но не успел блондин отодвинуть мох от таблички, чтобы узнать имя, как боковым зрением уловил бегущих силуэт. Шлеп-шлеп-шлеп. БУМ! Брызги из лужи почти что долетели до парня, но он не дрогнул, замерев на месте с открытым ртом.

Мальчик. Невысокий, еще совсем юный. В ярких красных резиновых сапожках он бегал по периметру кладбища, забавно хлюпая ими по лужам и рьяно прыгая в самые глубокие, чтобы расплескать влагу на все могилы вокруг. Лучик маленького света, что рассекал серые пустынные лабиринты, игнорируя всеобщую тоску и одинокость этого места. Нувель не понимал, почему так екает сердце. Почему хочется сделать шаг в сторону мальчика, последовать за ним и также плюхнуться в ближайшую лужу. Губы расплываются в глупой улыбке, срывается тихий смешок.

Что с тобой? Почему ты смеешься?

- Ой, здравствуйте, - опомнился мальчишка, заметив присутствие здесь чужака. Он скользнул сапожками по грязи и любопытно похлопал длинными пышными ресничками, совсем не испугавшись незнакомца. Наоборот, его взгляд казался восторженным. Конечно, не каждый день встретишь здесь таких необычных людей! Какие длинные волосы… Пальчики тут же засуетились, желая покопаться в чужой шевелюре. Наплести косичек! Дли-и-и-инных, как у Рапунцель! Он держал в руках ухоженную куклу с такими же длинными белоснежными волосами, мягко их поглаживая. Находил схожесть, хах? Шатильон робко шагнул в сторону мальчугана, чуть опускаясь перед ним на корточки. - Вау, вы очень красивый дядя! Я как-то раз смотрел с мамой ее любимый сериал, и вот вы точь-в-точь один из персонажей там! Как же назывался этот сериал… М-м-м… Думай, дырявая голова! Кажется, что-то… Американская… Сказка Прекрасного, во! ОХ! А если вы и есть тот персонаж?! Мама бы с ума сошла!

- Американская Сказка Прекрасного? Боже… - Нувель хохочет, так искренне и наивно, прижимая ладонь ко лбу. Температуры вроде нет, жара тоже. Тогда почему он это видит и слышит..? - Знаешь, не все взрослые понимают, что я парень. Путают с девчонкой из-за волос и черт лица. А ты…

- Я тоже отращиваю волосы! Смотрите, какие длинные, - он расплел крохотный пучок на затылке и потряс головой, разбросав пышные кудряшки во все стороны. Ого! Какая копна! Шатильон удивленно поднял брови, неосознанно протянув руку и окунув пальчики в кудряшки. Мягкие, совсем шелковые и воздушные, будто облако. И так похожи… Он касается и своих волосы, вытягивая густой локон. Мальчишка повторяет его движение, довольно лыбится, пока разглаживает пальчиками длинную белокурую прядь. - Почти как мои! Только мама заставляет носить глупый ободок с цветочками, чтобы волосы в глаза не лезли. Но ничего, я потерплю! Они отрастут и будут такими же, как у вас, дядя!

- Это будет того стоить, поверь мне, - прошептал актер, прикрывая глаза. Не многие могут понять, как важна для некоторых людей их внешность. И дело не в завышенном самомнении и любви к себе. Кому-то красота достается от природы, а кому-то потребуется много лет, чтобы ее добиться и быть тем, кем хочется. Не бояться взглянуть в зеркало и уверенно улыбаться своему отражению, зная, что сегодня ты сможешь многое. Мальчуган перед ним еще мало разбирался в этом, но определенно шел к тому, чтобы вырасти своим идеалом. Избавиться бы только от этих смешных веснушек на носу, да выровнять ряд зубов. И все же это было так по-детски прекрасно.

- Меня зовут Нувель, кстати! Родители мне сказали, что это значит “Новый”. Глупо немного, если так подумать. Все появляются “новыми”. Разве не так?

Он не ответил. Замер на месте, лишь брови слабо дрогнули. Актер догадывался, что все будет так, но надеялся, что просто обознался. Такие встречи не бывают, они нереальны. Лишь во снах, когда представшие образы на самом деле олицетворяют процессы в твоей собственной голове. Ты говоришь с ними, пока спишь, медленно разбираясь в тревогах и переживаниях, что тебя мучают. Мозг часто пытается решить это такими способами. Но почему сейчас он…

Мальчик перед ним - Нувель. И это самый большой парадокс в жизни парня. Но теперь становилось очевидным чувство ностальгии и чего-то родного в нем. Его волосы так забавно вились в детстве. У него действительно были такие длинные ресницы? Наверняка отец назвал их “коровьими”. В руках мальчугана аккуратная кукла в розовом платьице. Барби, очевидно. Его не интересовали машинки или игры в солдатиков. Махать палкой перед крапивой и играть в войнушки тоже не в его вкусах. Он расчесывал волосы своей кукле, такой излюбленной и наряженной, без обрезанных в порыве экспериментов волос, без узоров фломастера по телу, без оторванных конечностей.

Это кукла, которую действительно любили.

- Почему вы молчите? Вы не хотите знакомиться? - надул губы маленький Нувель, еле слышно хныкнув. Хах, такой же хрупкий и сентиментальный. Парень поспешил улыбнуться и растрепать кудрявую шевелюру, присаживаясь на лесенке к мемориалу.

- Нет-нет, просто забавное совпадение меня удивило, ведь меня тоже так зовут, - тот сел рядом с ним, виляя ногами и стуча грязными сапожками по ступенькам. Кукла усажена рядом как третий участник разговора, хотя все это время просто молчала, слушая разговор блондинов. - Только я Нувель, с ударением на У.

- М-м-м, все мои друзья постоянно меня так называют, хотя правильно с буквой Е. Но я и привык! Фамилию у меня тоже постоянно не так пишут! Шатийон, а не Шатильон. Ну как можно быть таким неуважительным? Папа ругался даже с директором, назвав это… А-а-а… Ро… Рас… Расси…

- Я понял, понял, не продолжай, - замахал руками Нувель, останавливая себя же от не самого лучшего урока жизни. Так вот откуда это все пошло… - Ты упомянул своих друзей. Расскажешь про них? Если, конечно, родители не пригрозили тебе не разговаривать с незнакомцами.

- Вы не незнакомец! Вы же в сериале снимались, я вас отлично знаю! Вы любите танцевать под блюз с женщинами постарше, а также предпочитаете ездить исключительно на дешевых скутерах, посещая выставки авангардного искусства.

- Серьезно? И я его понимал?

- Нет! Ой, мы отошли от темы, извините. У меня не так много друзей, на самом деле. Две девчонки, с которыми я познакомился, когда мы с семьей переехали в Портленд. Представляете, папа так долго учил со мной английский, чтобы я смог нормально со всеми учиться, но НИ В КАКУЮ он мне не давался! Все эти окончания, времена, слова исключения… Невозможно! Но, на удивление, девочки понимали меня и мои попытки сформулировать перед ними предложение. Один раз я вместо “Kiss my ass” сказал “Fuck my ass”. Только потом мне объяснили, в чем проблема…

- И в чем же..?

- Не знаю, я уже забыл.

Они оба срываются на хихиканье, будто не сидели прямо сейчас среди сотни могил и склепов. Этот разговор… Так успокаивал. Как беседа двух братьев, встретившихся после учебного дня в школе после вопроса “Ну как прошел день”? Обычно болтающий без умолку Нувель сейчас внимательно слушал точно такую же трель самого себя. Ничуть не изменился, все такой же болтливый и скачущий с темы на тему. Даже не хотелось перебивать, не хотелось вставлять никаких вопросов о том, кто он такой и как жил раньше. Просто… Слушать и наслаждаться. Понимать, что перед тобой сидишь ты же сам. Словно читать собственную биографию, в нетерпении ожидая узнать, как же тебя описали другие авторы, а также улыбаться с детской наивности и картавости, что осталась вместе с Шатильоном и до нынешних дней.

- Тоффу очень долго задирала меня за то, как я разговариваю, но это были такие пустяковые шутки! Ей никогда не удавалось меня обидеть, хотя обидеть меня легко!

- Может, она и не хотела тебя обижать. Манера речи, всего-то. Если тебе удобнее говорить по-французски, то давай поговорим по-французски, - усмехнулся француз под радостный кивок ребенка, опуская взгляд на лужу перед собой. Тоффу… Так вот кто она, значит. Подруга детства. Не тайный агент, пославший его в Мистик Фоллс на важную миссию. Не манипуляторша, желавшая избавиться от неудачного прислужника. И даже не призрак, поселившийся в светлой голове и пропавший в аэропорту.

Подруга детства. Возможно, желавшая помочь ему все узнать.

- Мы договорились встретиться сегодня, - начал мальчуган уже на родном языке, более понятном ему. Теперь писклявый голос звучнее и увереннее, без пауз на вспоминание нужного слова. И самому Нувелю стало приятнее слушать привычную картавость, которую он сам уже так давно не применял в речи. - Сьюзан еще должна прийти! Мы так давно ее не видели. Она то ли прогуливает уроки, то ли не выходит с больничного. У нее всегда был болезненный вид, и мы шутили, что она на самом деле вампирша, прячущаяся от солнца. Ну не могут у обычного человека быть такие красные глаза! Мы хотим поиграть в охотников за монстрами. Сью монстр, очевидно! Тоффу профессиональная охотница, которая почти научилась делать колесо! А я… - мальчик замялся, прижав пальчик к губам, что-то обдумывая или вспоминая. Нувель поднял бровь, пытаясь считать с детской мордашки, почему он замолчал. - Не знаю, я не придумал себе роль, поэтому обычно встаю на какую-то из двух сторон. Добро и Зло…

- И что тебе нравилось больше?

- Добро, конечно же! Нет, не потому что оно всегда побеждает. Просто… Лучше же быть добрым, верно? А злой я только когда играю. И то девчонки постоянно смеются, что я Божий одуванчик, а не монстр. Но я ведь так стараюсь! Хочется однажды напугать их так сильно, что волосы встали бы дыбом! И это была бы моя самая страшная роль за всю жизнь! Но девочек я все же люблю, не хочу их прям сильно напугать. Как же сложно! И хочется, и не хочется. Эх, взрослая эмоциональная жизнь такая тяжелая…

- Хах, играть злодея всегда весело и интересно, но тяжело, если ты в душе и мухи не обидишь. Ты добрый, Нувель. Очень добрый, сколько не играй, - поник блондин, перебирая пальцами палочку, что до сих пор источала приятный цветочный аромат, накрывающий эту ностальгическую встречу с самим собой. Словно под пряным куполом они оказывались где-то совсем далеко от этого кладбища, освещаемые поздним солнцем под стрекотание кузнечиков в кустах. Скоро зазвучит мамин голос, зовущий на ужин. Но пока есть время…


- И вы не выглядите злым, дядя. Не думаю, что вы можете сделать что-то плохое. Я бы почувствовал! Знаете, как у меня развита интуиция? У вас приятная энергетика, как говорила мне Тоффу. С вами тепло и комфортно, а значит вы хороший человек! И не пытайтесь меня переубедить, я уверен в своих словах.

Хороший человек. Он? Нувель поджал губы. Почему эти слова так больно режут? Наверно, слышать это от самого себя так печально. Мальчик еще совсем юн и наивен, даже не подозревает, что его ждет впереди. Что его ждет вместе с Тоффу. Потеря памяти, Мистик Фоллс, полная путаница в собственной личности и настоящее убийство человека. Мой маленький Нувель… Как же подготовить тебя к этому? Он же не выдержит этого и… Стойте.

Подготовить самого себя? Он ведь пройдет ровно тот же путь, что и ты. И справится с ним точно также. Если… Если попытаться, если взять себя наконец в руки. Пообещать мальчишке, что его жизнь будет интересной, но не трагичной. Пообещать ему все преодолеть. И тогда будет протоптан тернистый путь для маленьких мальчиковых ножек, что доверятся твоему видению.

- Вы какой-то молчаливый. Но если вам хочется посидеть в тишине, то я могу немного помолчать! Хотя это не в моих привычках. Родители дали мне как-то брошюру. “Артистенок”! Так назывался маленький театр в нашем городе. И я в таком предвкушении! Мы приходили туда на экскурсию и наблюдали за ребятами в костюмах и с гримом. От них вкусно пахло, хотя так пахнет обычно вазелин, но будто… С какой-то пудрой, что ли. А наряды! БОЖЕ! Какие же у них были наряды! Тогда они репетировали Алису в Стране Чудес. Мне больше всех понравился костюм Червовой Королевы, хотя сам бы я сыграл безумного шляпника. Сьюзан бы подошла Алиса! А Тоффу… Эта пьеса не для нее, мне кажется.

- Тебя так воодушевляет театр, - и правда, мальчишка просто светился от счастья, рассказывая о единственном испытанном впечатление при простой экскурсии по “Артистенку”. Этот энтузиазм бурлил и в крови самого Нувеля, когда он впервые столкнулся с заброшенным театром в Мистик Фоллс. Действительно… Место, принадлежащее ему. К черту знаменитые киноленты, плевать на многогранные тяжелые сериалы. Он всегда мечтал о сцене, о пестрых пышных костюмах, ярком макияже, подчеркивающим каждую эмоцию. Чтобы видно было с самых дальних рядов! Сентиментальные диалоги, трагикомедия о реальной жизни или о совсем невообразимом и волшебном, суета за кулисами и бешено бьющееся сердце перед выходом к софитам.


Нувель мечтал лишь об этом. Стать актером, перевоплощаться в миллионы образов и проживать самые разные сценарии. А главное… Видеть наполненные теплом и восторгом глаза зрителей, слушать бурные аплодисменты. Любить каждого находящегося в зрительских рядах и быть любимым остальными. А после антракта возвращаться в реальность и знать, что скоро занавес снова разойдется в стороны, начиная новую историю.

Вот, какой должна была быть его жизнь. Но путь туда закрылся, как только острие топора встретилось с человеческим черепом, пролив кровь на все мечты.


- Вы… Плачете? - жалобно пропищал маленький Нувель. - Не плачьте, я же и сам сейчас заплачу вместе с вами! - он и не заметил, как в раздумьях по щекам полились горькие слезы. Одна за другой, быстрым потоком, встречаясь на подбородке и осыпаясь на колени. Шмыгнув носом, актер спешно утер ладонью лицо, грустно улыбаясь себе самому.

- Извини, малыш, просто… Расчувствовался от твоего рассказа. Я ведь и сам мечтал стать актером. Играть на сцене, но всегда помнить, кем являюсь в своей жизни. Это бывает довольно сложно, знаешь. Ты увлекаешься тем, что играешь. А потом… Просто не можешь вспомнить, а как жил до этого. Борешься, стараешься найти ниточки воспоминаний, как в темном тоннеле ищешь лучик света своей прежней жизни. И вот тебе кажется, что ты почти ее поймал…

- И что же… Потом? - маленькая ручонка ложится на потрепанные джинсы, нервно сжимая толстую ткань. Мальчик тоже давно плакал. Такова была натура этого человека - всегда плакать. Видеть чужие слезы и принимать их за свои собственные, пока остальные сдерживают эмоции при себе. Нувель так не умел. И плакал, и плакал, и плакал… За всех остальных. За всех, кто плакать не мог.

- Роковая ошибка, ставящая крест на всем, о чем ты мечтал. Достаточно одного события, чтобы многолетняя работа оказалась выполнена впустую. А вот как все исправить? Черт его знает. Это почти как в фильмах, только там главные герои всегда находили решение своих проблем. А здесь… Вряд ли оно есть. Лишь принять факт своей ошибки и попытаться прожить эту жизнь по-другому. Но не так, как тебе хотелось, - они замолчают оба ненадолго. Один ждал ответа, другой его искал. И оно длилось достаточно долго для неловкой тишины, говоря лишь о том, какой тяжелой оказалась ситуация. Что даже самый болтливый ребенок в мире не смог найти, что ответить.

- Знаете, мне кажется, что вы преувеличиваете! Так всегда делала Тоффу - думала о самом плохом варианте событий. А еще бросалась из крайности в крайность! И вы напоминаете мне ее. Я же стараюсь относиться ко всему проще, потому что родители всегда мне говорили, что нет ничего невозможного. До жути клишированная фраза! Но я ей верю. И вы поверьте, дядя. Не думаю, что вы убили человека, например! - какая ирония. - Мне не хочется думать, что у чего-то не будет решения. Может, его просто еще не придумали? И вы будете первым, кто с этим справится! Разве не здорово!

- А ты мудр для ребенка, - заметил блондин, выпрямляясь и отрывая взгляд от лужи. Мальчик перед ним хоть и плакал буквально пару секунд назад, сейчас уже также обаятельно улыбался, сжав ручонки в маленькие кулачки.

- Еще бы! Я победил в олимпиаде “Научный тили-тили-бом имени Гилбертов 2003 года”! Списал, конечно… Но списывать тоже надо уметь! А еще прочитал серию книг “Волк и Роза”, тоже в копилочку моих знаний.

- Ты это все придумал, нет такой книги и такой олим… Стой, какого года? - парень похлопал ресницами, быстренько прикидая в голове все цифры. - Сколько тебе лет? Нет, стой, другой вопрос… Какого ты года рождения?

- А-а-а… Кажется… 1994, вроде. Если я не ошибаюсь. С математикой у меня всегда были проблемы, - как же знакомо. Но если это так… Нувель растопырил перед собой пальцы и принялся считать, сгибая каждый по очереди. 20, 21, 22, 23, 24… 25..? - Что считаете?

- Свой возраст.

- И сколько выходит?

- Тридцать.

- Ого! А по вам и не скажешь! Хотя вам нужно что-то сделать с гусиными лапками. Они очень выделяются.

Тридцать лет. Не двадцать три, как было указано в документах. Он догадывался, конечно, что документы поддельные. Но зачем менять возраст? Для прохода кастинга в Мистик Фоллс? Что ж, Тоффу, если ты действительно все это провернула… То это было гениально. Нувель даже усмехнулся себе под нос, понимая, насколько его подруга заморочилась, чтобы все получилось. Это действительно было так важно? И это… Была попытка помощи, а не проклятья?

- Вы клевый, дядь! Поболтал бы с вами еще, но мне пора идти. Сегодня я погуляю с девочками, а завтра наконец-то поеду в “Артистенок”! Я буду всю ночь думать о том, как пройдет первое занятие! Да, конечно, мне не дадут роль в первых же день. Что там еще делают помимо репетиций? Хореография, вокал, читка сценария, снятие мерок и шитье костюмов, а также…

- Ты торопился, малыш, - холодная ладонь вновь потрепала буйство кучеряшек на голове младшего, заставляя того опомниться от очередного длительного рассказа.

- Ой, верно, спасибки! Заходите в гости! Вы понравитесь моей маме!

- Ах-ха-ха, не сомневаюсь, - ребенок широко улыбнулся, блеснув кривыми молочными зубками, после помахав пластиковой ручонкой его куклы на прощание. Он поднимается с холодной лесенки и задорно убегает прочь, шлепая красными сапожками по лужам. Его маленький силуэт вскоре растворился в тумане, забирая с собой и все тепло, скопившееся в этом месте. Иллюзия пропала, и Нувель понял, насколько же это был важный для него разговор, пусть он и произошел буквально с самим собой. Он смог увидеть… Свое прошлое. Часть его. Беззаботного и задорного мальчишку, верящего в лучшее. Он был олицетворением строчек песни, что постоянно звучала в голове Нувеля.


Предательские слезы. Неприятный ком подступил к горлу от наивной обиды. Почему нельзя было оставить это чувство на как можно дольше? Они попрощались, но в моменте парень осознал, как многого не успел сказать. Что стоило передать маленькому себе? А может разузнать побольше об его жизни? Хорошая ли у мальчика семья, как он познакомился с Тоффу и Сьюзан и… Что с ними всеми потом могло произойти. Что разрушило иллюзию счастья?

Нувель шмыгнул носом, опустил голову на колени и тяжело вздохнул, растягивая губы в улыбке. Ладно, прочь эту горесть. Слишком много печали в последние дни. Кажется, смысл этого диалога был не в том, чтобы потом жалеть о несказанном или скучать. Маленький Нувель лишь хотел передать “дяде” своего позитива и восторга. Научить не париться по пустякам и искать самые нестандартные решения. Да, мини-Нувель определенно знал, как построить свою жизнь, пусть еще и совсем мал.

Значит он никогда не был ни в чем виноват.




- Я бы не советовал терять время попусту, - Нувель вздрогнул, резко поднимая голову. Сердце пропускает удар. Так внезапно встретиться с собственными глазами. Секундное замешательство и паника окутывают душу, выбивают из равновесия. Он вскакивает, замечая, что силуэт не повторяет его движений. Не зеркало, не отражение в нем. Но Нувель видел самого себя. Точно такого же, без каких-либо изменений.

Мысли путаются. Приятная тоска по прошлому стерлась о страх перед внезапно появившейся копией. Он не выглядел угрожающе. Наоборот, взгляд парня обеспокоенный и изучающий. Нувель остановился, схмурил брови, стараясь медленно разобраться, что происходит на этот раз.

Если у маленького Нувеля была своя цель в их разговоре… То какова цель у этого парня?

- Почему? Я куда-то опаздываю? - неуверенно протянул Шатильон, не сводя взгляд с собственных янтарных глаз. Копия прикусила губу, как-то неоднозначно глядя в сторону. Выискивал что-то? Или наблюдал за кем-то в стороне?

- Опаздываешь жить, наверно. Не знаю, как правильно выразиться, - их взволнованные взгляды вновь пересекаются. Нувель не понимал самого себя. Как это… Опаздывает жить? Он почему-то огляделся, чтобы убедиться, что маленького паренька тут уже нет. И тогда его осеняет. Парень чуть не оступается, прижимается спиной к холодному монументу позади, распахивая широко глаза. Вновь уставился в отражение в луже.

- Подожди… Объясни мне, кто ты. Нет, я знаю, что ты Нувель. Что ты Шатильон. Я пытаюсь понять… Как же сказать-то правильно, - путался в словах актер, прижав ладонь ко лбу. Сформулировать правильно вопрос для самого себя? Думаю, он должен понять ход твоих мыслей. Это ведь и его мысли тоже.

- Последние минуты твоей жизни, - парень наклоняет голову, что вызывает буйство мурашек на теле блондина. Не может быть. Так рано? Значит вечное присутствие Смерти, холодные руки на плечах и беспочвенная тревога… Все это реальное предупреждение? И его никак не обойти, раз вместо своей старой версии Нувель видит точно такого же парня, постепенно осознавая подвох.

- И что же произойдет? - голос дрогнул. Только ты набираешься уверенности, только собираешь мысли воедино, как тебя вновь больно бьют лицом об реальность. Значит, суждено умереть… Об этом ему говорит уже сам Нувель, ничуть не отличающийся от него. Значит совсем скоро, даже не через год, не через месяц. Вдруг это… Сегодня?

Парень не отвечает на вопрос, кривя брови. Либо не знал, либо не хотел отвечать. Черт с ним, можно же это исправить?

- Если ты сбежишь - умрешь. Оступишься - умрешь. Попытаешься изменить ход событий - умрешь.

- Бред! Что я тогда должен сделать?! - вскрикнул блондин, хватая свою копию за плечи. - Не может такого быть! У всего есть несколько вариантов. У любой истории всегда есть различные концовки и интерпретации. Должен же быть хоть ОДИН способ! Ты же сам мне сказал - все решаемо! - Нувель перед ним поджимал губы, кажется, сдерживая поток слез. Опять эти гребанные слезы. Ты всегда плакал - что в детстве, что сейчас, что перед смертью. Даже перед самим собой.

- Просто играй свою роль.

- Какая у меня роль, Нувель? Какая, мать твою?!

- Роль знаменитого актера, живущего на сцене. Роль несуществующего человека, пришедшего из ниоткуда. Роль кровавого убийцы, не совладавшего с эмоциями. Роль выжившего, что обошел проклятье своих друзей. Просто сделай то, зачем ты сюда приехал! Хватит сомневаться!

- Но что я ищу..? Какие ответы мне нужно найти? - пальцы ослабевают и отпускают острые плечи другого актера. Блондин постепенно успокаивается, услышав то, что ему важно было услышать: он выживший. Та ветка сценария, которая ему нужна. Осталось лишь найти порядок действий, в надежде выйти к счастливому финалу истории.

- Доверься Тоффу. Просто поверь ей. Не трать время на то, что не касается тебя самого. Не трать его на людей, что лезут в твою голову! Это так достало, Нувель! Мы, черт подери, умираем из-за них, ты не замечаешь этого?! Я буквально стою перед тобой, за пару минут до гибели. Знаешь, почему? Потому что ты оказался слишком слаб, чтобы спасти себя самого!

Иронично, как приходится доказывать самому себе свою правоту. Идти столько месяцев на поводу других людей, так наивно верить их любезности, чтобы оказаться разбитой куклой в руках манипуляторов. Крутиться и вертеться под их дудку, а после истошно блевать в своей комнате, теряя последние силы от поисков себя.

Но вот он. Нувель. Стоит перед ним. Это его собственный образ, его голос, мысли, мировоззрение и решения. Искать себя в других - гиблое дело, и стоящий перед человек живое тому подтверждение. Живое лишь на пару минут. И эту версию вряд ли удастся спасти. Но вот нынешнюю…

- Почему… Почему ты так уверен в том, что говоришь?

- Ты теперь будешь сомневаться в словах, которые принадлежат тебе же? Я знаю, какие ошибки совершил. Я знаю, что привело к тому, что произойдет через пару минут. Моя задача сейчас - поставить тебя на правильный путь. Если ты не можешь отказаться от впитывания чужого мнения, то прислушайся хотя бы ко мне! Наполни свою пустую голову моими мыслями! Шанс есть. И он будет до тех пор, пока ты помнишь, кто ты есть. Рискуй, Нувель. Тебе придется рисковать. А самое главное…

- Я знаю. Сыграй свою роль до самого конца.

- Пока не опустится занавес.




И он опускается для той версии, что лишь на пару недель старше самого Нувеля. Копия удивленно вскидывает брови и опускает взгляд на свою грудь. Белая рубашка пропитывается кровью. Быстро, почти молниеносно. Он отшатывается и не дает ничего разобрать и даже сказать на прощание - растворяет в тумане. Его минуты кончились. Это был… Выстрел? Почему пошла кровь? Нувель тянет руку вслед за собой, но уже не улавливает знакомый холод, идущий от мертвых объятий. Лишь острая боль в груди, похожая на ту, что, возможно, испытала его предсмертная версия. Это кладбище снова стало для него одиноким. И больше никто сюда не придет. Парень долго вглядывался в темноте, прислушиваясь к тишине. Ничего и никого.

Нувель остался наедине с аромапалочкой, благоухающей расцветающим нарциссом. И его бутоны как раз раскрылись в эту минуты, сопровождая перевернувшийся мир перед Нувелем Шатильоном. Ты всегда избегал серьезных разговоров. Трудностей, что могут надавить на твою хрупкую душу. Проще игнорировать, проще подстроиться под обстоятельства, принять чужую точку зрения. Это всегда проще, чем попытаться построить свою личность. Но... Осколки больше не падали с его лица. Трещины постепенно заживали, обрастали кожей и пропадали в полосах вен. Поиск собственной личности - дело бесконечное. Можно всю жизнь искать самого себя и никогда не найти. Так может... Перестать тревожиться по этому поводу?

Эти лужи долгое время привлекают взгляд Шатильона. Он медленно подошел к одной из них, чтобы не пустить дрожью рябь по водной глади. Наклоняясь, парень уверенно встречается со своим собственным отражением. Янтарные глаза. Лицо, что ранее было невозможно принять. Доверять своему отражению казалось чем-то из ряда вон выходящим. Там на него глядел совершенно чужой человек, занявший свое место в Зазеркалье. Но никак не он.

Но сейчас, завороженно разглядывая самого себя, парень осознавал - да, это он. И никто более. Глуповатый и улыбчивый актеришка, столкнувшийся с жестокостью реального мира, потерявшего в мгновение ока все, что у него было, но постепенно обретающего это обратно. Пальцы коснулись ледяной влаги, пуская волны по поверхности. Силуэт размылся и затерялся в движение, но Нувель лишь усмехнулся.

Ему пора продолжить свой изначальный путь.

Один кристаллик соединяется с соседним. Как только я это делаю, то вижу странный сноп искр. Ползу на коленях, сдирая собственную кожу и перемещая следующие кристаллические плиты руками вновь и вновь, одну за другой, пока не вырисовывается непонятная абстракция. Пытаюсь лихорадочно прочитать эту картину. Не выходит. Ни намека на смысл. Вперед, назад, вправо, влево… Коленки саднят, а подушечки пальцев стерты до ярости. Мои ладони снова скользят по блестящей поверхности пикселей, пока я вдруг не проваливаюсь под них, как будто в стеклянный аквариум и выныриваю с противоположной стороны. На мгновение кажется, что я не могу дышать, но вдыхаю полной грудью и оказываюсь на том же месте до того, как успеваю выдохнуть. Руки бессильно затряслись, и я падаю прямо на каменный пол, где только что собирала разбитые пиксели. 

— Сабрина! Йен! Где вы?!! — выкрикиваю я, понимая, что со мной происходит что-то не так. Мне нужна помощь. Я вновь кричу, но собственные слова разбиваются о камни.

Должно быть, на меня нашло какое-то помутнение, я в какой-то прострации. В память тут же врезаются жуткие моменты Кровавой Луны. Нет, только не это. Руки снова лихорадочно затряслись. Я… я снова его увижу?.. 

— Да где же вы, #% вашу мать, — почти рывок вперед, но ноги не слушаются, и я хватаюсь за собственную голову, которая наливается свинцом и становится невероятно тяжелой. От мыслей, от страха неизвестности, от всего разом навалившегося. Это и есть то, что погубило Кимберли?.. Закрываю лицо руками и прислушиваюсь к своему дыханию. Вдох – выдох. Вдох – выдох. До того, как моя голова лопается, как утиное яйцо, я вдруг слышу топот маленьких туфелек. 

Задираю голову в сторону звука, смахиваю торчащую челку. Серебрянные волосы спадают с глаз и вновь туда возвращаются. Ненавижу их. Практически выдираю их с корнями, желая увидеть Сабрину, спешащую ко мне. 



— Скажи, ты тоже это видела? — спрашиваю я, когда маленькие ножки приблизились ко мне, — Сабрина, послушай, с этим местом явно что-то не так. Мы все трое словно в какой-то иррациональной реальности. В этом склепе творится какой-то п#@&дец, — от ужаса, я тараторю так быстро, как только могу. Какие-то слова произношу задом-наперед, словно на непонятном языке, но надеюсь, что готическая куколка уловила суть. Скорее спешу закончить свою мысль, что надо бежать отсюда. Неизвестно, когда снова начнет происходить эта чертовщина. 

Она не отвечает мне, но протягивает руки, чтобы встать. Сначала на одно колено, потом другое, я постепенно поднимаюсь на обе ноги и, пошатываясь, наконец-то понимаю, что передо мной стоит отнюдь не Сабрина… То есть, могла бы быть, но было в ней что-то… принадлежащее не ей, и очень-очень знакомое. 

— Вы поранились, — констатирует она вместо приветствия, и я тут же понимаю, что это совсем еще ребенок, хотя осанка взрослая и гордая, словно олененок в шапочке. Она озадачено рассматривала мои ссадины,  — подождите, пожалуйста, у меня с собой пластыри! Да, мой папа учил меня носить их на всякий случай, — она вдруг растерянно хлопает себя по кармашкам и делает поворот вокруг, словно что-то потеряла, — ой, мисс, вы не видели мой портфель? 

— Т… твой портфель? — у меня падает челюсть. Детские глаза смотрят на меня. Темные, глубокие. В этот раз я окончательно успеваю разглядеть девочку, и наконец-то понимаю, кто передо мной. Нет, это не Сабрина, это…

— Должно быть, я оставила его в папином автомобиле, когда мы возвращались с верховой езды… 

Я не ответила. Я не знала, что ей сказать.

— Так вы видели его или нет? — два больших глаза продолжали глядеть на меня.



— Америка… — шепчу я после долго паузы, присев немного ниже, чтобы быть с ней одного роста и заглянуть в ее лицо, — Америка, это правда ты? То есть… я?

Дите поглядело на меня слегка смущенно. Пальчики осторожно приглаживают длинные золотистые волосы – такие яркие, что на миг хочется зажмуриться, будто они отразили слишком много света. Я бы почти почувствовала зависть, если бы не вспомнила, как эти самые локоны вечно липли к моему лицу, когда я убегала от дворецких. Еще я ненавидела носить шляпы, потому что жарко. Криво улыбаюсь. Эта юная, маленькая Америка еще не перечила отцу и все еще носила тысячи и одну шляпку. 

Я вновь посмотрела на нее, так и не зная, что сказать. Вряд ли она ответит, откуда она появилась. Версия, что я просто сошла с ума, в этот раз меня абсолютно устраивала. Мне захотелось ее обнять, но малышка сделала шаг назад. Маленький, почти незаметный, но вполне осознанный.

— Без рук, пожалуйста, — голос мягкий, но с какой-то холодинкой, будто кто-то сжимает стеклянный шар в ладонях, — папа будет ругаться, если платье помнется, — она подносит ладошку к губам, словно собирается поделиться тайной, — он очень не любит, когда я разговариваю с незнакомцами.

— Но я не незнак… — хотела сказать я, но не стала. Одернула сама себя и поглядела в эти блестящие глаза. Ну и что я скажу? Что я – это она? Что мы две стороны одной монеты, где одна покрыта плесенью, а другая еще блестит? Пусть девчушка считает меня просто прохожей. Одной единственной прохожей в этой сраной крипте.

— Да, твой папа прав, — произношу я наконец с какой-то странной отстраненностью, — но знаешь, платье можно и погладить. Так и скажи миссис Джонсон, вашей домоправительнице.

Смотрю на нее еще раз, на это чудо, которое еще не знает, как сильно можно разрушить себя. На эту фарфоровую куколку, которая еще не успела разбиться. И в этот момент все, что я хочу, это подойти к ней, прижать к себе, и прокричать:



Но я молчу. Если я все еще стою здесь, то история маленькой Америки уже записана в историю. Она принадлежала прошлому, а прошлое всегда остается прошлым, как бы мы в него не вмешивались. Именно поэтому невозможно вернуться и убить кого-то еще в утробе, чтобы предотвратить, скажем, войну или апокалипсис. К сожалению.

— История исцеляет себя сама, верно?.. — киваю я сама себе, глядя на маленькую девочку. Мой вопрос звучит слишком риторическим, чтобы она на него отвечала. К счастью, в этом возрасте я бы даже не поняла, о чем это.

Маленькая версия меня слегка качает головой. Не отвечает ни слова, но я-то знаю, о чем она думает: о том, как убегать, как слушаться, как быть идеальной, пока все это не утопит ее. Точнее, меня.

— Отец не узнает, что ты со мной говорила, — произношу наконец, протягивая руку. Ладонь моя – слабая, дрожащая от времени и воспоминаний, — будет наша тайна.

Ее рука касается моей. Мягкая, еще не знающая, каково это – разбивать этой рукой окна, опускать спичку в горючую смесь, поджигать школу, «Плящущего медведя». Заехать по физиономии Скарлетт. Оттолкнуть лобзающегося Дженсена. Взгляд девочки на миг меняется, словно она ловит то, что я никогда не сказала вслух.

— Я рада тебя видеть, — добавляю тихо. — больше, чем ты можешь представить. Не погасни, Искорка. Тебя так не раз еще назовут.

Маленькая ладошка выскальзывает из моей, и это движение настолько резкое, что холод, оставленный после ее прикосновения, ощущается леденящим. Девочка замирает на миг, ее глаза расширяются, словно отражая что-то за моей спиной, а затем она отпускает меня полностью. Тонкие ножки мелькают в подоле ее платья, как крылья бабочки. Мгновение, и она уже исчезает за колонной, словно никогда здесь не была.

Гляну ей в след, не понимая, что я такого сказала. Может, я все-таки ее напугала? Не каждый день встретишь себя взрослую. Или она догадалась?.. 

Я медленно оборачиваюсь, позволяя звуку ее шагов утонуть в тишине. 




Фигура чуть выше меня, чья тень ложится на каменный пол идеальной линией, будто вырезанной из света. Тонкая талия, как у мраморной статуи, белоснежный волосы, падающие на лицо и скрывающие больше, чем хочет показать. Один плавный жест – и она заправляет серебристую прядь за ухо. Я чувствую этот жест где-то внутри, будто он тоже принадлежит мне. Почему-то повторяю, заправляя свои волосы так же, хотя и знаю, как глупо это сейчас выглядит.

Она не говорит сразу. Глядит на меня из-под больших черных линз, хотя здесь и так достаточно темно. Молчание растягивается, как леска, напряженная до предела. 

— Это и есть ты? — наконец звучит ее голос. Холодный, ка прикосновение металла. Каждый слог – точный, обрезающий воздух вокруг. Я рассматриваю на ней отцовский длинный пиджак. Он тягостно сдавливал плечи и совершенно ей не шел. Будто это был костюм марионетки, откуда торчали бледные, почти мертвенные руки. 

— Кто ты?.. — мой голос дрожит чуть больше, чем хотелось бы, но я держу голову равно, заставляя себя не смотреть в пол. 

Она окидывает меня взглядом, в котором нет ни раздражения, ни интереса, только ледяное безразличие, словно я часть декора этого зала, ничуть не примечательная.

— Нравится? — она кивает на пиджак, — единственное, что осталось от бедного старика. Ну, еще фабрика, конечно.

Невольно оборачиваюсь на пустое место, где в последний раз видела маленькую версию себя, и пазл ложится на свое место. Я нервно сглатываю. Да, я не обозналась. Я снова вижу саму себя.

— Что же с тобой стало? И что стало с фейерверками? Семейная империя? Наши салюты? — произношу я. 

— Все работает, как часы, — ответила она, хотя казалось, будто ей плевать. — в отличие от меня. 

Этот ее… мой взгляд. Пустой, как окна заброшенного поместья, где когда-то жили мы вместе. Я искала что-то знакомое, искру, свет, хоть что-то, но все наталкивалось на колкий холод. На безжизненную гладь, под которой никого нет. Словно солнце, которое согрело меня минуту назад девочкой из сказки Андерсена, обратилось черной луной. Если малышку Америку мне хотелось обнять всеми силами, зацеловать и уберечь от этого жестокости мира, то эта версия меня наводила только ужас. И мне бы не было так страшно, если бы я не знала, что это я.

— Скажите… — у меня язык не поворачивается обратиться к ней своим собственным именем, — с вами все в порядке? — и так знаю, что нет, но не нахожу больше слов продолжить говорить.

— Какая догадливая, — ее голос, пропитанный усталостью, будто согнулся под собственным весом, хотя весила она, по моим меркам, практически ничего. Разве что отцовский пиджак с вышивкой придавал ей весу, — всегда была такой, хоть это и не избавило тебя от… осложнений...

— Проблем, — перебиваю я, усмехнувшись, хотя в уголках губ почему-то горько. — Давайте называть вещи своими именами.

— Проблем, — повторяет она, пробуя слово, как яд на кончике языка.

И вдруг я вижу ее улыбку. Если это вообще можно назвать улыбкой.

— Знаешь, проблемы ведь всегда следовали за тобой по пятам. Ты была проблемой. В этом ничего нового. — Она делает едва заметный шаг вперед, а я, вопреки логике, не отступаю. Эта Америка не отступит, — твоя дочь тоже была проблемой.

Дочь. Слово обрушивается, как глыба камня, и я чувствую, как реальность начинает размываться. Мне почему-то так гадко от нее это слышать, что я даже не спрашиваю, кто стал моим супругом. И стал ли вообще.

— Хорошо хоть, она оказалась умнее, чем ты, — продолжает она, смахивая невидимую пылинку с рукава. — Закончила все.

— Что значит «закончила»? — слова вырываются быстрее, чем я успеваю их осознать.

— Все закончила, — произносит она с ленивым вздохом, словно это ничего не значит, — никогда не знаешь, на что способны дети, которых ты не воспитываешь. Или воспитываешь слишком много. Потоп? Пожалуйста. Поджечь школу? Конечно. Однажды чашечка кофе может быть последней в твоей жизни.

— Ты… — голос дрожит, руки стискивают воздух, — хочешь сказать…

— Да-да, — она кивнула, словно я действительно что-то поняла. — Знать бы только, где она достала этот яд...

Мир вокруг меня замер. Линия ее рта была ровной, словно вырезанной лезвием.

— Изобретательность у нас, Пикселей, наследственная, не так ли? — она подняла бровь, словно ждала, что я с этим поспорю, — один наконец-то сотворил чернильный салют. Другая приехала в Мистик Фоллс. Что будет со следующей?

Шок обжигал, как лед, прижимающийся к коже. Это будущее? Нет. Нет-нет-нет.

— Как это исправить? — мой голос сорвался, но мне было плевать.

Она вздохнула, почти скучающе.

— Прошлое прошло, — она посмотрела куда-то вдаль, словно там был написан ее ответ. Красные глаза наконец-то показались из-за окуляров, — Но будущее переменчиво. Все, что у тебя есть – это настоящее. Живи, как умеешь. Остальное само придет. Или уйдет.

С этими словами она отвернулась, а я осталась, наблюдая, как моя тень исчезает в глубине крипты.

медиавставка чек:

Как только шагнула в тоннель, Хотару поняла: пути назад нет. Вокруг — кромешная тьма, и в этом пустом пространстве можно легко исчезнуть навсегда.

Но неожиданно, воздух наполнился запахом, тонким и манящим, словно свежие булочки бао, только что вынутые из пароварки. Хотару почувствовала, как её живот самопроизвольно заурчал, и, смутившись, она едва не вскрикнула.

— Так пахли булочки бао, которые готовила бабушка. Она всегда подавала их с соевым соусом и васаби — любила поострее. Говорила, что острота помогает клану Тао быть здоровыми, — она сама не заметила, как её лицо осветилось тёплой улыбкой, пока вспоминала те счастливые дни.

Как-то странно, но Хотару оказалась в потоке этого запаха, который вёл её, несмотря на тьму, к сёдзи, украшенным цветущей сакурой.

— Что?... — сердце её болезненно сжалось. Перед ней появилась перегородка, та самая, что разделяла её комнату от общей гостиной, где весь клан собирался у огня, предвкушая угощения от бабушки. Это было больше десяти лет назад, когда ещё сохранялась надежда на будущее. Тогда фарфоровые статуэтки о́ни пользовались большой популярностью, а дедушка всегда был в хорошем настроении, а мама пыталась учить её искусству иглоукалыванию.

Не стоит говорить, чем всё это закончилось. Пускай бедные лягушки стали свободолюбивыми каппами.

— Странное ощущение. Я должна быть с той стороны, но чувствую себя здесь как чужая. Как будто меня не ждали, — Хотару тихо приоткрыла дверь, стараясь не потревожить тех, кто может быть внутри. Возможно, она просто проснулась после долгих лет, а поместье клана уже давно продано.

Но стоило ей подумать об этом, как в лоб ударила стрела на присоске, словно кто-то решил потренироваться в кюдзюцу.

— Не шагай вперёд, незнакомка! — раздался уверенный голос. Маленькая девочка с деревянным луком в руках выглядывала из-за кровати, окружённой плюшевыми игрушками, как из своего собственного боевого отряда.

Она прицелилась в глаз Хотару, готовясь пустить стрелу в цель. — Если ты хочешь забрать у меня Тоторо, приготовься к бою — не на жизнь, а насмерть. Я не остановлюсь перед самым подлым приёмом, когда дело касается моего друга, — едва Хотару успела моргнуть, как крошка подбежала и воткнула иголку в её башмак.

Повезло, что кожа была крепкой, и игла погнулась, оставив малышку в дураках.

— Это нечестно! Ты в самурайском наряде, а это нарушает правила, — малышка надула щёчки и села на кровать.

Хотару стояла, не двигаясь, как статуэтка Будды. Это не была незнакомка — перед ней стояла она сама, но гораздо моложе. Её маленькая копия, лет десяти.

— Я не понимаю, как это возможно. Всё слишком реально. Даже ощущаю лёгкое покалывание в пальце. И запах булочек бао. Он сводит с ума, особенно когда голоден, — юная Тао так и не смогла отвести взгляд от своей маленькой копии.

Собравшись с силами, она аккуратно откинула стрелу и шепотом спросила:

— Как тебя зовут? Ты знаешь, что эта игрушка передается из поколения в поколение? От неё всё ещё пахнет лавандовым маслом, которое мама использовала против аллергии, — она подняла плюшевого Тоторо, но тут же получила удар по коленке, заставивший её согнуться.

— Не трогай мою игрушку, самозванка! Это Тоторо — собственность меня, Хотару из клана Тао. Ты хотя бы знаешь, чем славится наш клан? — малышка топнула ногой и подошла к полке, доставая фарфоровую статуэтку лотоса — ту самую, из которой она сделает копилку.

Сердце Хотару замерло. — Хотару Тао? — Она почувствовала, как нечто странное наполнило пространство. Это уже не просто воспоминания, это было как воспоминание о другом времени, которое могло бы продолжаться вечно.

— У тебя в ушах белокопытник зацвёл? Да, Хотару Тао. А ты кто такая? Выглядишь как сбежавшая с Харадзюку, — малютка посмотрела на неё с недоверием, но тут же осветилась широкой улыбкой. — Но мне нравятся твои белые волосы — они как лапша удон. А я её очень люблю! — улыбка, тёплая и живая, как солнечные зайчики, перепрыгивающие через лужи на террасе после дождя.

— Ты такая энергичная, как весёлый каппа, — сказала Хотару с улыбкой. — А меня зовут... — японка задумалась на мгновение, не зная, как себя представить. Всё было слишком странным, и она не хотела вмешиваться в этот мир.

— Ху Тао, — наконец ответила, загадочно улыбнувшись.

Малышка воскликнула с восторгом, прыгая на кровать. — Ты из клана Тао?! Ты моя сестрёнка? Мне всегда хотелось сестру, чтобы она заплетала мне косички, — её взгляд стал более задумчивым. — А каппы не существуют, бабушка всегда так говорит, а ещё она рассказывала, что вся эта магия — не более чем выдумка, — смех малышки был заразительным, но Хотару чувствовала, как сжимается её грудь. Всё это было так близко и одновременно далёко, словно она наблюдала за собственной жизнью через призрачную ширму.

И вот, в конце концов, Хотару прижала её к себе, словно свою маленькую сестрёнку. Тёплый, яркий заряд энергии, который она так долго искала. — Ты найдёшь тех, кому доверишь свои волосы. И, может быть, когда-нибудь покрасишь их в белый, как мои, — попыталась она приободрить её.

Малышка подскочила, держа её за руку. — Быстрее, бабушка приготовила булочки бао! Идем со мной, — и, ведомые этим знакомым запахом, они отправились в гостиную, где всё было так, как было в детстве. Всё, кроме времени, которое унесло прочь, как воды Окинавы.

Но вот и бабушка. Её объятия, её добрые глаза, те самые, что оставались с Хотару, даже когда она уходила из этого мира.

— Кто это, дорогая? — спросила она, как будто ничего не изменилось.

Малышка радостно воскликнула: — Это моя подруга, Ху Тао! Она пришла как ёкай из шкафа! Помнишь, бабушка рассказывала про таких? — ив этот момент, когда мир и воспоминания переплетались, Хотару почувствовала странное, тревожное предчувствие. Всё вокруг как бы замерло, но смех малышки, весёлый и беззаботный, продолжал звучать.

Всё, что она пережила, исчезло с последним звоном разбившейся статуэтки. И мир снова поглотил её, оставив только пустоту.


Звуки города, высокий небоскрёб с мелькающими окнами, и невыносимо тесные пространства, где современные японцы борются за свою жизнь в крохотных квартирах.

— Вам на какой этаж? — звучит неприятный голос администратора за стойкой. И глазом девчушка не успела моргнуть, как оказалась в холле этого здания. Кругом сплошная грязь, заваленные мусорки и обилие банок из-под содовой. Это скорее напоминает декорации для съемок какого-то тематического фильма про современную Японию, чем жилой дом

В этот раз её шаги привели к комнате, где среди пустых упаковок и постеров она увидела заросший комок чёрных волос.

— Кто ты? — голос, почти как шёпот, исходил от тела, что медленно поднималось из-под скопившихся вещей.

Холодный, тягучий воздух комнаты с запахом старости и разложения проникал в лёгкие, заставляя сердце Хотару биться учащённо. Она стояла перед этой странной фигурой, полузакопанной в мусоре, не в силах отвести взгляд от этих мутных, почти слепых глаз.

— Ты мой дух-хранитель? — повторила старуха, её голос хрипел, но в нём звучала давняя знакомая нотка, только иссушённая временем и болью.

— Фурёку почти отсутствует — лишь легкий флер, который тянет от едва живого человека, — девчушка делает шаг в сторону лежащего на полу комка волос, случайно наступая на опустошенную баночку содовой, что провоцирует звук.

— Прочь, — голос хрипящий, как у ведьмы. Нечто на полу закопошилось, и костлявые бледные руки раздвинули колючие локоны в стороны, чтобы взглянуть на незваного гостя. Глаза почти слепые — белесые и мутные, поэтому вряд что-то перед собой видят. — Я чувствую странное фурёку, словно где-то тебя уже встречала. Нет, это даже нечто большее — я ощущала тебя рядом всю жизнь. Поздновато спохватился, онрё, — закряхтела старуха, сворачиваясь клубочком.

От каждого её движения комнату наполнял смрад полу разложившегося тела, которое едва ли покидало эти покои десятки лет. Словно боялось сделать шаг за пределы этой самой комнаты.

— Что произошло? Мне хочется помочь Вам, как только можно. Понимаю, что здесь уже не помогут духи, но быть может есть другой вариант? Я могу вызвать целителей, — Хотару пытается протянуть руку старухе, вид которой просто стоит принять, как должное. Это сама она — из далекого-далекого будущего. И даже не верится, что такая маленькая и горящая энергией девочка может превратиться в это воплощение одиночества и затворничества, не желающего сказать и слова.

— Убери от меня свои лапы, погань. Я чувствую, что тебя не изгонит даже чжэнь ши фу, если бы они работали. Если бы я только раньше поняла, что от них вовсе нет никакого смысла! — в лицо юной Тао полетели заляпанные в лапше талисманы, как эхо увядшей веры.

— Стоило ли оно того? Эта жалкая победа, из-за которой Афина Соларис перевернула всю мою жизнь с ног на голову. Я пришла за помощью, а ушла оттуда, идя по головам. Неужели онрё хотел именно этого? А может быть его никогда и не существовало? И все, что вещал этот дух — было лишь жалкой попыткой самообмана. Можешь забрать этот жалкий кулон победителя себе, тварь. И не возвращайся более, — Хотару лишь краем взгляда успела увидеть, как на одной из полок лежал тот самый кулон с горящими алым пламенем рубинами. Он-то и извратил сознание Тодда, после чего он стал одержим внутренним безумием.

Но было ли это причиной столь печальной кончины Хотару из будущего? Она не успела даже договорить, когда туманная дымка перед глазами окончательно рассеялась.

И она вновь оказалась в холодном тоннеле зловонного склепа.

Оглянувшись назад она услышала только радостный смех светлой малышки, что прекращается после звона разбивающейся статуэтки.

 

 

 

 

 

 

 

 

 





 


 

 

 
 
 
 

 

 

 

 

 

 

 

 


 

 


 

 

 
 



 

 

 
 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 


 

Над входом в вереницу склепов висит табличка:

Ничто не вечно. Никто не вечен.

Такие простые и такие страшные слова, скрывающие за собой лишь экзистенциальную пустоту, которую так сложно заполнить. Жизнь, как бы она ни была прекрасна, не вечна. Время — безжалостный судья, забирающий у нас все, что мы любим. Каждый момент, который мы не ценим, уходит в небытие, оставляя лишь воспоминания, которые, как старые фотографии, постепенно тускнеют. И в этом осознании кроется глубокий ужас: что, возможно, мы никогда не сможем вернуть утраченное, и наше существование — это лишь миг в бесконечном потоке времени. Мы — лишь пылинки в этом безбрежном океане, и, осознавая свою бренность, мы начинаем понимать, что истинный ужас не в том, что мы потеряем жизнь, а в том, что не сможем оставить после себя ничего, кроме тени.

Прошлое, как неотступная тень, следует за нами, формируя наши мысли, чувства и решения, оставляя неизгладимый след на наших душах. Будущее, в свою очередь, является загадкой, манящей и пугающей одновременно. Оно наполнено возможностями, но и неопределенностью, и каждый наш шаг в настоящем формирует его облик. Мы мечтаем, планируем, но жизнь, как капризная художница, часто вносит свои коррективы в наши замыслы.

Но конечность жизни – не самое страшное из возможных исходов. Не страшнее ли, если бессмертие обретает тот, кто этого не хочет? 

-Что без фонарей ходили, что с фонарями – разницы абсолютно никакой, - она поделилась недовольством, пытаясь хоть что-то подсветить во мраке нового, ещё не изведанного помещения. Если там и правда кроятся ответы на все тревожащие их вопросы… То лучше бы им показаться в ближайшее время. А то эта гонка затянется ещё на долгое и долгое время. Свет от фонаря заметно мутнел, словно к ним продвигалось что-то… Что-то не особо материальное.

Боль. Сожаления. Слабость. Разве это – не прекрасные алые цветы, которые похоронным венком могут украсить чью-то могилу? В этом склепе захоронения давно никто не украшал, к ним даже не приносили обычных цветов, что уж говорить про манящие алые розы? Такие же манящие, как бурлящая в ее жилах кровь. Молодая, горячая. Такая же ярка, как и ее волосы. Бала ли это шутка судьбы? Или злой рок, настигнувший девушку в столь неожиданней момент? Сложно сказать, кто был виноват в том, что произойдет с Гарнетт всего через мгновение. Возможно, Нувель, убивший Эштона, и запустивший ложную цепочку подозрений и причин исчезновения Кимбепли. Может быть, Хотару, которая потревожила давнюю подругу Скарлетт – Мэри Джейн Гилбер? Или Мэлани и Тео, чья энергетика и проведенный обряд позволили очередной силе обрести здесь плоть? 

Наверное, все и сразу. 

Когда одна из могильных плит отодвинулась, из-за вынырнула фигура — изможденный упырь с бледной кожей, натянутой, как старая пергаментная бумага. Его глаза сверкали жадным голодом, а губы, изогнутые в зловещую улыбку, открывали острые клыки, сверкающие в тусклом свете. Скарлетт замерла, не в силах отвести взгляд от этого кошмара, который медленно приближался к ней, словно тень, вытянувшаяся из самой глубины ада.

Не успев осознать, что происходит, вампир бросился на неё, его холодные руки обхватили её, как железные щупальца, сжимая с такой силой, что она почувствовала, как дыхание перехватывает. Она попыталась закричать, но её голос, словно потерянный в бездне, не смог вырваться наружу. В тот момент, когда он прижал её к стене склепа, она ощутила лишь трупную вонь, ударившую по носу. Это было совсем не как в подростковой романтике. 

Внезапно он впился клыками в её шею. Боль пронзила её, как острый нож, и она почувствовала, как горячая кровь струится по её телу, смешиваясь с ледяным холодом, исходящим от этого ужасного существа. Скарлетт ощутила, как жизнь покидает её, и мир вокруг стал расплывчатым, словно картинки в старом, запыленном музее. 

Она пришла в себя уже в мотеле, когда на улице раздавался звук полицейских сирен. С трудом вспоминая что именно произошло, она коснулась шеи. Никак следов нападения не было. Было лишь поглощающее чувство жажды, ужасное нежелание выходить на солнечный свет и обостренные донельзя эмоции. 

Приближающаяся поверхность умиротворяюще доносит до их лиц потоками свежий воздух, ярко контрастирующий с духотой негостеприимных подземелий. Они почти вышли – это не может не радовать, не вызывать усталых облегченных улыбок. Тодд расслабленно запускает руку в карман, и тут же его лицо едва приметно напрягается. 

Профессор, выбравшись из склепа, едва успел сделать несколько шагов, как его желудок, словно предчувствуя беду, заколебался. Он остановился, чувствуя, как тошнота накатывает на него, как волны бурного озера.

Собравшись с силами, он наклонился, и в этот момент его тело вырвало содержимое желудка, которое, казалось, было наполнено ледяной водой. Вода, смешанная с горечью пресноводной тины, брызнула на землю, оставляя за собой след в форме невнятной кляксы. Он не мог поверить, что его собственное тело предавало его в такой ужасный момент.

Но даже это было не всё. На мгновение его глаза затянулись водонепроницаемой пленкой, и мир вокруг него стал размытым, как под водой. И без того плохое зрение на мгновение словно исчезло полностью, обостряя телесные ощущения. В панике парень начал трогать собственную шею. Чешуя! Там была чешуя! Он в панике начал сдирать с себя инородный покров, кидая его на землю, словно кто-то тут чистил речную рыбу. С каждой секундой страх нарастал, и он чувствовал, как его разум постепенно уходит в бездну, где реальность смешивалась с кошмаром. Когда зрение вернулось в обычное состояние, а чешуя была небрежно откинута ногой в кусты, он мог задуматься лишь о том, что в следующий раз это случится на глазах у всех.
 

- Что ж... Для меня было честью искать с вами сегодня. Поищем в другом месте, - раздосадовано произнёс парень, выдвинувшись к двери. Теперь точно было понятно, что стоит вернуться в лес.

Данное ему время на миссию стереть Мистик Фоллс с земли было исчерпано. Лунный календарь уже перешагнул через точку невозврата, и теперь даже духи индейцев не смогут предотвратить нечто ужасное. Как только он с девушками покинул склеп, в его теле разразился поток мучительной боли, словно древние силы, пробуждаясь, начали рвать его изнутри. Он закричал, но его голос остался заточённым в горле, как будто сам звук был потомлен в бурлящей крови.

Тело его начало трансформироваться: кости трещали, словно хрупкие ветви под давлением, мускулы разрастались, и он чувствовал, как его человеческая форма распадается, оставляя лишь ощущение безумия. В этот момент его глаза встретились с глазами Сабрины и Америки, которые стали невольными свидетелями его метаморфозы. Их лица искажались от ужаса, когда они наблюдали, как он теряет контроль над собой, как его человеческая природа распадается на части, оставляя за собой лишь тьму.

В тот миг, когда его могучий рык разнесся по лесу, он почувствовал, что мог бы легко растерзать их, что внутри него бушует зверь, жаждущий крови. Но в глубине души оставалась искра человечности, сжимая сердце в тисках страха. Он ощущал, как его когти, острые как ножи, вырываются из кончиков пальцев, и его челюсти, полные клыков, готовы разорвать на части тех, кто когда-то был ему близок. На складках его уже медвежьей пасти собиралась пена, и он словно был уже готов растерзать в клочья готическую лолиту и наследницу империи Пиксель.

Но. . .

Собравшись с силами, он бросился в лес. Его мощные лапы оставляли глубокие следы на земле, а округ еще какое-то время сотрясался от пронзительного медвежьего рева. И пусть Сабрина и Америка не могли видеть их, но сейчас все пространство вкруг было заполнено духами клана Роанок. Словно корни родословного дерева, они тянулись вслед за Шайенном. Они шептали, их голоса сливались в один жуткий хор, заполняя лес для превращенного в зверя мужчину зловещей симфонией.

Подтолкнуть. Это же "случайность", он хотел ей помочь, как было с Винни! Просто не успел... Так выглядело со стороны. Словно птица, потерявшая свои крылья, девушка стремительно скользила вниз, прямо в могилу. Ее оглушительный крик за несколько секунд утих, превращаясь в глухой гул в ушах.

Теперь ее душа познала сладостную боль и безысходное отчаяние? Весь мир скоро окрасится кровью и печалью. Как же прекрасно мрачное искусство... Из боли и страха можно создать столько шедевров.

Зеленка очнулась в кромешной тьме, её тело болело от ссадин, полученных во время падения в яму. Сердце колотилось от страха обнаружить какую-нибудь из конечностей сломанной, но все, кажется, было в порядке. Она осмотрела место, в которое попала: стены были покрыты грязью и корнями, а воздух был насыщен запахом сырости и гнили. Пытаясь собраться с мыслями, она ощутила но кончике языка омерзительны вкус предательства. Он ведь толкнул ее. Жуэль. На его лице была лишь сияющая радость. Радость от того, что он пытается оставить Лекс гнить в этом проклятом склепе!

Собравшись с силами, она начала карабкаться по стенам ямы, её руки скользили по мокрой грязи. Она чувствовала, как холод проникает в её кости, но желание выжить было сильнее. После нескольких мучительных попыток ей удалось найти зацепку — корень, который позволил ей подняться на поверхность. Когда она, наконец, выбралась на свет, её охватило чувство облегчения, но оно быстро сменилось ужасом, когда она поняла, что всё ещё в опасности. Ее пытались убить? После того, как на ее глазах уже было совершенно убийство? В этом городе все вокруг походили с ума! 

Лекс бросилась бежать, её ноги несли её через лес, где каждый шорох казался предвестником беды. Она знала, что должна добраться до мотеля, чтобы все рассказать. Она точно вмажет этому готическому придурку, как только он попадется ей на глаза. Она точно не сможет больше защищать Нувеля, поступок которого висит над ее головой, словно заточенная гильотина. 

Когда она, наконец, почти достигла мотеля, её тело было изранено, силы вот-вот норовили покинуть ее полностью. Она вбежала в пустую парковку, с надеждой сделать еще всего десяток шагов до двери, но кто-то накинулся на нее сзади, начал кричать и заставил опуститься на колени, а в лицо начали светить фонарем. Голоса, сирены, обвинения – все это смешалось для нее в один большой хаос. 

     — Мисс Томпсон, Вы арестованы по подозрению в убийстве Эштона Уэста! Вы имеете право хранить молчание. Всё, что вы скажете, может быть и будет использовано против вас в суде. Вы имеете право на присутствие адвоката во время допроса. Если вы не можете оплатить услуги адвоката, он будет предоставлен вам государством. Ваши права вам понятны? — произнес один из офицеров, схватив её за руку и затаскивая в машину. 

     — Но я не убийца! — закричала она, но её голос был подавлен звуками улицы.

Полицейские не слушали, их лица были безразличны, а их действия — жестокими. Лекс чувствовала, как мир вокруг неё рушится, как её надежды на спасение исчезают, и вместо этого ей предстояло столкнуться с обвинением, которое она не могла оправдать. Оставалось надеяться на то, что ход дела не будет сфабрикован. Ведь штате Северная Каролина за убийство первой степени предусмотрено наказание в виде пожизненного заключения или смертной казни.